Бенджи претит война во всех её гадких проявлениях. Претит отвратительное, противоестественное желание причинять ни в чём не повинным людям колоссальную боль, претит та кровь, в которую по локоть окунаются те, кто кличет себя поборниками кристальной чистоты магической родословной. Из-за того, что какой-то ублюдок вдруг решил, что будет вполне нормальным опубликовать однобокий списочек истинно чистокровных родов, погибают сотни — нет, наверное, уже целые тысячи, — “грязнокровок”, коим не посчастливилось родиться в семье самых что ни на есть обычных людей. Они ведь действительно обычные — Бенджи не пустословит, когда говорит, что магглы совершенно не отличаются от волшебников, за исключением одного всем известного факта: они не могут творить магию. Но лишь в том устоявшемся смысле, в котором все привыкли воспринимать этот факт — правда, разве не совершают ли они множество удивительных открытий, сродни тем же самым чарам? Полчища изобретений, созданных магами, заимствованы из культуры магглов — и наоборот. Они неотделимы друг от друга, как вода и морская соль, как скала и её тень, как птица и два её пышных крыла. Иначе как можно объяснить тот факт, что вся семья Фенвиков была просто без ума от кроткой Шарлотт — маггловской девчушки, в которую давным-давно влюбился Гектор? Они, несмотря на разницу в положении, создали прекрасную семью — Бенджи уверен, что любой чистокровный выродок, взращённый в четырёх стенах консервативного отчуждения от реального мира, не получает и толику той любви, что Шарлотт дарит своему волшебнику-мужу и маленькому сыну. Маркус в свои два года пока ещё не проявил свои способности, но Бенджи — равно как и вся остальная семья, — не сомневается в том, что рано или поздно это неизбежно произойдёт.

Бенджи, даже несмотря на свой ярый пацифизм, понял бы всё это — хоть о принятии речи, конечно, идти не может, — но имей эта непробиваемая убеждённость более адекватную, подкреплённую сильными фактами мотивацию. Но её попросту не существует: нет хороших аргументов, говорящих в пользу того, что чистокровность есть непоколебимое благо — по сути, кроме фанатичной зацикленности так называемой “знати” на близкородственном кровосмешении, аргументов нет вовсе. Бенджи убедился в этом, когда познакомился с Беллс: её яростная ненависть, полыхающая в неизменно блестящих карих глазах, целиком и полностью отдана всей этой свистопляске вокруг “голубой крови”. Оно и понятно: будучи сквибом, она с особой ревностью относится к любым вопросам, касающимся использования магии, но среди того буйства красок, что она регулярно демонстрирует общественности (нередко в лице одного лишь Бенджи), он давно разгадал истинную причину этой столь яростной непереносимости. Он готов поставить на это всё своё скромное состояние, ведь Бенджи практически на сто процентов уверен, что Беллс была рождена в безупречном чистокровном браке. Правда, он не спешит делиться своим открытием ни с кем из своих близких друзей — даже с самой Беллс. Точнее, особенно с ней.

В сухом остатке есть лишь подкреплённые гиппогрифовым тщеславием заблуждения кучки людей, которые, несмотря на всю абсурдность толкающей их вперед идеологии, напрямую влияют на жизни невинных. Вселенская несправедливость всегда намного больнее ударяла по Карадоку, рванувшему в аврорат с такой скоростью, что Бенджи с Эдгаром чуть не снесло этой бешеной волной куда-то в сторону; следом же — их всех перенесло в Орден, ставший неким оплотом здравомыслия среди этой бешеной борьбы за выживание. Боунс среди них троих выделялся, ведь, в отличие даже от самого Бенджи, казался куда более хладнокровным, если дело касалось общего дела, и не бросался на амбразуру, желая непременно убиться о неё головой: он горячо думал о своей семье, которой ни у Дока, ни у Бенджи пока не было — и это было так для него характерно, так естественно. Карадок, с трудом нашедший свой путь, и Бенджи, посвятивший себя делу всей жизни — у них обоих было что-то сродни предчувствию, которое первый в силу своей бьющей фонтаном энергии мог и не заметить, но продолжать следовать ей, как и сам Фенвик. Было бы странно, не ощути Бенджи и вовсе ничего, ведь ему казалось это несвоевременным — с самого, мать его, начала. Заводить семью в такое время...

Но Боунс в этом не виноват: он просто хотел стать счастливым — здесь и сейчас, без отлагательств. Как и Эрис не была виновата в том, что пала жертвой этой жадной до крови, клыкастой, но совершенно бессмысленной войны.

Боунс решает упокоить жену в Кардиффе — именно там, где он был рождён, там, где находится его сердце. Бенджи был здесь совсем недавно, навещал отца с матерью, однако сейчас кажется, будто бы он не был здесь очень давно: видимо, дело в том, что в таком качестве его родной дом не представал перед ним никогда. В церкви полно народу, и это не удивительно: Эрис, со всей своей кротостью и нежностью, нравилась многим — если не сказать всем. Она была светлой и чистой девушкой, с удивительным даже для волшебницы целительским даром. Она почему-то очень нравилась Норе, которая, несмотря на занятость в обществе бедствующих волшебниц, обещала прийти сегодня. Добрая половина шумной семьи Фенвиков нагрянет сюда в скором времени — правда, на этот раз, вместо смеха и радости, которые, безусловно, сопровождают членов этого семейства везде, куда бы те ни направились, каждый из них будет скорбеть.

— Мерлин, ты опять больше беспокоишься о других. Неисправимый человек. — легко выдыхает Бенджи, без тени упрёка, лишь констатируя и без того очевидный факт. Он чувствует тёплую ладонь Боунса, мягко лёгшую ему на плечо, даже через ткань пиджака, и это немного тревожит: старый-добрый Боунс не меняется даже в тени отчаяния, по очереди касающегося каждого, в сердце которого высокий голос Эрис отзывался звонким колокольчиком — и Бенджи не может определиться, радует его эта статичность в поведении друга или, наоборот, пугает. — Прими мои соболезнования, друг. Я не скажу ничего нового, ты слышал всё это уже драклову тысячу раз, но мы все — я, Карадок, да и вся моя семья, — ощущаем боль этой утраты. И мы все будем рядом столько, сколько потребуется, — Бенджи выдыхает, кладя ладонь на плечо Боунса и чуть сжимая. — По крайней мере до тех пор, пока наши пресные морды не начнут вызывать у тебя тошноту.

Острота выходит какой-то кривой и скомканной, оставляя горький привкус на губах; Бенджи, низко наклонив голову, выдыхает сипло, пытаясь собраться с мыслями. Держать себя в руках и поддерживать друга должны они с Карадоком, а не Боунс. Но он не был бы собой, если бы, запрятав свою тоску куда-то вглубь души, не пытался бы подбодрить своих друзей — так, словно это они в одночасье потеряли самого дорогого человека и любовь всей своей грёбаной жизни.

До чего же он светлый, до чего же он славный, этот их Эдгар Боунс. Он не заслужил всего этого.

Эдгар хотел бы улыбнуться на слова поддержки в свою сторону, но выходит как-то криво и неуверенно. Он не умеет быть объектом для заботы со стороны кого-то, — вместо этого, чувствовал напряжение, будто бы происходит что-то неправильное, неестественное. Вкруг автоматически выстраивались стены, не подпускающие к себе, не дающие протянуть элементарную руку помощи. Свои же руки, в какой-то момент опускает, обессилено, с чувством полного опустошения.

Эдгар хотел бы улыбнуться, но вместо этого, его лицо переставало выдавать какие-либо эмоции. Если пустота может быть эмоцией, тогда она поглотила мужчину полностью. Раздумывая долгими бессонными ночами, в голове возникали самые разные мысли. В чём истинная причина того, что произошло? Виноваты ли Пожиратели? И в конце концов, зачем всё это?  Мир должен был двигаться дальше, вместо того, чтобы стоять на одном месте. Вместо того, чтобы топтаться на судьбах ни в чём не повинных людей. Боунс в целом понимал, что традиции, которые несут чистокровные волшебники из века в век, незыблемая гора, которая стоит на хрупком фундаменте. Они — полукровные или магглорожденные колдуны, это камешки, рушащие их устои. Маленькие, но играющие огромную роль. Но… В чём они все виноваты? В чём виноваты магглорожденные, которым Мерлин подарил волшебный дар, открывающий дорогу в мир магии. Каждый из них, намного более уникален, чем он или любой другой чистокровный или полукровный волшебник. Это и есть истинное проявление магии — дорога, которая открывается туда, куда другим недоступна. Ну, а если у тебя просто нет магии, значит так тому и быть. Судьба знает своё дело. В чём они все виноваты? В чём она виновата? Да, ни в чём. Только в том, что кучка фанатиков решила, вершить расправу над кем только вздумается, даровав себе такую привилегию. Но кто кому давал такое право. И после этого — Орден ещё называют «организацией вне закона». Какой же вздор, какая чушь. Если Министерство не может взять дело в свои руки, то кто-то другой сделает это первым. Из душевной пустоты, плавно рождалась злость, которую всеми фибрами хотелось загасить. Эдгар не такой, — он не мстительный, он всегда старался быть справедливым. И вот к чему эта справедливость привела.

Эдгар хотел бы улыбнуться, но вместо этого, его губы вытягиваются в тонкую нить, а взгляд слегка притупляется, когда Бен пытался заглянуть в глаза и сказать слова поддержки. Ему приятно, что несмотря на интерес в их сторону, тот самый интерес о состоянии возвращается ему самому. Приятно, пожалуй, так. Хотя на лице друзей видны более яркие эмоции, — например, Карадок всегда читался очень точно. В отличие, от Бонджи, которого и не надо было читать, он всё скажет простыми словами. Открытость — возможно, это принесло бы им всем душевное равновесие, но почему-то всё работало не так. Почему же?
— Ты знаешь, что мои двери всегда открыты для вас и для любого члена твоей семьи, Фенвик. Уверен, что Эрис тоже была бы рада, видеть вас чаще. — Он говорит это и не слышит собственных слов. С каких пор Эдгар начал произносить рядом с её именем прошедшее время? В какой момент сработал это переключатель, обозначив, его жену в прошлом? Людям всегда было  просто перешагнуть и идти дальше, оставлять прошлое в прошлом, жить будущем. Боунс сам пытался так сделать. Например, приняв решение баллотироваться в министры. Любой другой на его месте, и правда, забился в угол. Но колдун пошел на поводу у своих амбиций, загнав себя рамки, которые скрывают ту боль, которую он испытывал. Не нужно ничего, сам справится с теми проблемами, сам выстоит линию, способную противостоять убийцам. Последний раз, он выдел своих друзей, как раз в тот вечер, когда всё решилось. Они вполне оправдано не одобрили порыв, в отличие от остальных. Вполне оправдано, потому, что знали Боунса до мозга костей и… волновались.

Эдгар хотел бы улыбнуться, но вместо этого поднимает голову, и тянет руку, чтобы накрыть ладонью ладонь Бенджи, в одобрительном жесте. Мужчина обращает свой взгляд в сторону, Дирборна, и честно говоря, не знает, как реагировать на его слова, полные пылающего огня. Каким бы спокойным тоном не пытался это сказать. Ему также больно. Им всем здесь. Как в принципе люди могут сохранять самообладание на похоронах? Эд задавался этим вопросом ещё на похоронах собственного деда, когда все были спокойны и уравновешены, одна лишь тётушка плакала, будто в последний раз. Мама тогда назвала её очень эмоциональной и сказала, что это вполне нормально. Как и нормально, держаться, помогая тем самым, другим. Сейчас Боунс не мог проронить и слезинки… Лучик солнца, выбившийся сквозь пасмурную погоду, слегла заслепил волшебника, заставив прикрыть один глаз. После чего вновь спрятался, погрузив комнату церкви в серость, какой она была раньше.
— Успокойся.

Эдгар хотел бы улыбнуться, но вместо этого, его слова звучали как-то сухо и, возможно, даже слишком. Он сделал глубокий выдох, прикрыв глаза на секунду. Что сможет сделать Док? Найти преступников? В глубине души Боунс знал, что самый главный виновник всего сейчас стоит перед ним самим. Это он тогда, задержался, это за ним приходили, конечно, только за ним. И, когда, они не получили то, что желали — просто решили её убить. У них всегда всё просто, когда это нужно. Совершенно нормальным был тот факт, что Эдгар считал себя виновным в смерти Эрис, никто из присутствующих не имел на это право, кроме него самого. Когда ты надеваешь на чужую руку обручальное кольцо, эта рука перестаёт быть чужой окончательно. Теперь её душа и тело твои, как и твои — её. Но Эд не сумел уберешь любимую женщину, подарившую ему детей, — её поглотила тьма, окутывающая всё вокруг костлявыми руками.
— Прости… — Он запинается, не зная, что добавить. — Честно говоря, совершенно не знаю о чём можно говорить на таких мероприятиях. У меня голова кругом. — Не лжёт, ноги и правда, немного ватные, нужно найти свою точку опоры. — Трис остался дома с Гестией, спасибо ей, что согласилась посидеть с ребёнком. Но Пенни в последнее время очень неспокойная. До сих пор не могу решить, как правильно объяснить ей, что мама больше не вернётся. Как-то мягко не получается. И вот, уже наступил сегодняшний день, а я… — Он поворачивает голову в сторону, лавки на которой всё ещё сидели Амелия с его дочерью, и кажется, рассматривали цветные витражи. В её возрасте, понять и принять такие вещи, буквально невозможно. Если Боунс не может то, что говорить о ребёнке.

Эдгар хотел бы улыбнуться, но времени для этого больше нет. Священник подзывает его рукой, и Эдгар, кивнув друзьям, чтобы подождали, уходит. Церемония начинается, как только все окончательно собираются. Краем глаза видит практических всех орденовцев, собралось даже больше людей, чем мог сам предположить. Мужчина садится рядом со своими родственниками, но ближе к проходу, потому, что знает — скоро ему нужно будет что-то сказать. В довольно просторном зале, начинают звучать слова песни, призывающей отпустить последние грехи души её, перед тем, как она обретёт покой. У неё не было грехов. Боунс прикрывает глаза и ничего не слышит, в его ушах только звон, приглушенный, будто в вакууме. В темноте его глаз, лишь её лик, ниспадающая улыбка, которой ему так не хватает сейчас. Звуки органа затихают, но Эд не открывает глаза до тех пор, пока кто-то не дёргает мужчину.

Он встаёт и чисто машинально, проходит к небольшой трибуне. Он встаёт и старается не смотреть назад, понимая, что там гроб, украшенный белыми лилиями, где покоится Эрис. Ему нужно что-то сказать, но голова идёт кругом. Боунс совершенно к этому не готовился. Боунс совершенно был к этому не готов, и вряд ли когда-то будет. Мужчина поднимает глаза и встречается ими с Карадоком и Бенджи. Сглатывает ком в горле.

Упоминание Эрис холодком пробегает вдоль позвоночника, — Карадок стоит, потупив взгляд, чувствуя себя каким-то мальчишкой, которого профессор МакГоннагалл как-то оставила после уроков; он всегда чувствует себя никчемным мальчишкой, когда Эдгар становится таким серьезным, — нет-нет, это неподходящее слово, если так подумать, ведь он и не серьезный сейчас, а лишь взрослый, слишком собранный и добрый, как будто ему известно нечто такое, чего ему — Карадоку — не понять, оттого и стоит рядом, держит себя в руках. Бывший хаффлпаффец продолжает смотреть себе под ноги, чувствуя, как нечто ощутимое сжимает его легкие, — словно чьи-то костлявые пальцы, что впиваются в плоть, намереваясь вырвать все его внутренности разом. Он не может поднять взгляд на Эдгара, он не может слышать упоминание Эрис в прошедшем времени, потому что это снова заставляет его смириться с простой истиной, с этим мерзким фактов, что раз за разом приходится вбить себе в разум — её больше нет.

Да что ж это такое.

Ему хочется поменяться с ним местами. Мерлин, ну и глупость, если так подумать. Возможно, Беллс права, когда называет его «эступидо», закатывая глаза и хмурит брови, мол, ничего не изменится, ты таким и останешься до конца своих дней. Дирборн как-то совершенно инстинктивно поднимает глаза в поиске Фигг, — даже и не понимает, чего это ищет её в этой толпе. Девчонку, которая всегда слишком спокойно воспринимает любую смерть — это всегда его раздражало, постепенно превращаясь в одну из причину их вечных столкновений лбами. Они всегда были похожими но, только не в этом, и, Карадок никак не мог смириться с тем, что для Беллс смерть нечто вполне естественное. Нечто, что вызывает грусть, но не заставляет её злиться, - почему, мать его, она не злится? Он видит её тонкую фигуру в самом дальнем углу, рядом с выступом. Такое ощущение, что Фигг хочет слиться с толпой, — точнее говоря, со стеной, — остаться незамеченной среди всех тех людей, что пришли сюда поддержать Эдгара и попрощаться с Эрис. Он почему-то и сейчас злится на неё. Злится так по-детски, слыша в ушах это её «эступидо», что она непринужденно бросает в его сторону каждый раз, когда хочет высказать ему то, что думает по поводу его поведения, — по поводу него в целом. Карадок опускает голову столь же резко, потирает переносицу, прикрыв глаза и пытается отдышаться, понимая, что злится на Беллс без всякого повода только потому, что ему куда-то хочется направить свой гнев.

— Не извиняйся, — расслышав слова Эдгара, Дирборну удается сделать над собой усилие и поднять на него глаза. Он изо всех сил старается держать себя в руках, не желая сорваться на ком-то, — тем более на Боунсе, который ни в чем не виноват перед ним. Но его раздражает эта его манера — вечно всех подбадривать, оставаться самым понимающим, держать свои эмоции в себе, когда мир просто разлетается на глазах. Он не понимает этого. Не понимает и не может просто принять то, что Эдгар не злится, не срывается, не кричит, — неважно, на них, на других или ещё что. Лишь бы выпустил пар. Лишь бы позволил себе погоревать. Карадок чувствует себя ещё хуже от того, что наблюдает за ним в таком состоянии.

Чертов идиот. Всегда таким был.

Карадок рад, когда Бенджи начинает говорить, — ему всегда лучше это удавалось, нежели ему. Дирборн не знает, что может сказать Эдгару сейчас. Он понятия не имеет, что можно вообще сказать в таких случаях и, лишь смутно себе представляет, что бы он творил, окажись на месте друга. Пожалуй, он бы разнес всё. В буквальном смысле этого слова. А потом не трезвел бы год, если не больше. А потом... потом он бы до скончания веков  преследовал тех, кто виноват, пока не добрался бы до них, пока сам бы не сдох. Но, на то они и с Боунсом всегда были разными, и, в данном случае, Фенвику куда больше удается поддержать его, нежели самому Дирборну, который чувствует себя совершенно беспомощным в данном случае. Он бы с удовольствием пошел и разнес бы всё…

— Блять, - стоит Эдгару отойти, как Карадок выдыхает, расслышав слова Бенджи. Тут же вспоминает, что они находятся в церкви и вовремя затыкается, — ты прав. Я просто… - запинается, не сразу найдя подходящие слова, — я знаю, что мне надо просто продержаться, — полный бред, если так подумать, потому что это ему не поможет. Как и не поможет Дырявый Котел, куда Фенвик предлагает свалить после похорон и напиться. В любой другой ситуации Карадок первым делом предложил бы подобное, но не сейчас. Он не хочет пить. Он вообще не знает, чего он хочет, потому что чувство вины грызет его изнутри, и он до сих пор не может спокойно смотреть на Эда. Не может смотреть на Пенни, потому что сердце сразу же начинает бешено колотиться в груди, а в ушах звенит собственный голос, который снова и снова повторяет, что это он виноват.

Надо было остановить его. Надо было присмотреть. Надо было.

— Поскорее бы всё это закончилось, - шепчет он, скорее про себя, чем для Бенджи или для кого-то ещё. Поднимает взгляд на Эдгара, который направляется к трибуне и почему-то вспоминает детство. То проклятое лето, когда не стало бабушки. То время, когда ему тоже приходилось принимать соболезнование.

И всё то, что последовало за этим.

— Это бесчеловечно, вам не кажется?
— Это работа, Хлоя, — начальник откинулся на спинку кресла. Ричард был вполне собой довольный. У него был повод: сегодня Эдгар Боунс согласился на интервью. Кандидат на пост Министра, прежде не дававший комментариев, пропустивший дебаты, согласился. И решил дать интервью именно «Мантикоре». Вообще после того, как Энид повторно подняла на слух дело со Стивеном Хартли и — особенно — после его благополучного вызволения, Издательство «Рёв Мантикоры» обрело ощутимую общественную поддержку и массу новых читателей. И, конечно, лишь укрепило своё доброе имя честного и непредвзятого Дома. Работа закипела. Если люди хотели знать факты, они начинали утро не с купленного Министерством Ежедневного пророка и не с откровенной пропоганды в Новой Англии. Мантикора. Теперь в офисном здании действительно постоянно стоял рёв, стоял гул. Поднялся тираж, пришлось пополнять штат. Ричард говорил, что для его детища наконец наступил Золотой век. А Маркус приписывал все заслуги себе.
Энид, написавшая в последнее время парочку очень значимых статей под псевдонимом Хлоя Ш., не лезла в интриги Маркуса с Ричардом и даже не пыталась приписать себе заслуги. Зачем? Просто знала, что сыграла одну из главных ролей и тихо довольствовалась. Она любила работу и всегда пыталась докопаться до истины и донести её до читателя. Как и начальник. Вот только методы Ричарда казались ей довольно жёсткими. Мистер Харрисон хотел, чтобы журналистка спровоцировала Эдгара на «душераздирающую» беседу, приняв облик его ныне покойной супруги. Энид, сама недавно выбравшаяся из тяжёлого потрясения, была почти возмущена.
— Вы понимаете, что это может его выбить из колеи? — она нахмурила брови, но, увидев, как равнодушно (если вовсе не довольно) отнёсся к  этому замечанию Харрисон, продолжила, - это будет серьёзный удар по психике. Даже мне это может угрожать, понимаете? Вдруг он накинется на меня?
— Да… — он помолчал, и наконец, вынес вердикт, — интервью получится отличным.

Переубедить его не было никакой возможности. Кроме того, Ричард Харрисон настоял на колдографиях, а потому направил с Хлоей Ш. на задание Энтони Кутю. Кажется, тот научился справляться с камерой. Но журналистку не покидало ощущение, что Ричард поручил Энтони проследить за тем, в каком облике она появится перед Боунсом и будет брать интервью.
— Да… Это уы! — мягко произнёс Кутю, сравнивая фото с женщиной, представшей перед ним. Энид приняла облик миссис Боунс, — а почему я не видел вас ранее в Издательстве?
«Чёрт бы его побрал».
— Я получаю поручения по почте, пишу статьи дома.
— А как вам считают зарплату?
Всю дорогу он не унимался и задавал кучу вопросов, как будто планировал не единожды сходить с Хлоей на интервью, а работать с ней постоянно. «Алекто была права насчёт него», — непривычная к работе в компании, она нервничала. Ещё и образ непривычный, пусть и отдалённо похожий на «стандартный».
— Я нормально выгляжу? — журналистка, одетая в приталенное строгое платье бордового цвета поправила бант под горлом и сильнее запахнула бежевое пальто на поясе.
— Диво, как хороша! А туфли!   — его, видимо, было легко впечатлить. «Может, стоило брызнуть немного духов? Ладно уж», — она толкнула дверь. Звякнул колокольчик. Густой чайный аромат тут же ударил в ноздри. Внутри было намного теплее и уютнее, чем во дворе. В это время улицы выглядели особенно холодными. Мёртвыми. Безлюдными. Да и внутри посетителей больше не было. Только мистер Боунс. Энтони тут же вбежал за ней и, включая камеру, пустился напрямик к Эдгару, уже работая вспышкой.
— Здравствуйте! Я так рад! Так польщён! — восклицал он. Журналистка, прекрасно понимая, как это действует на нервы — особенно человеку в трауре, — поспешила его остановить:
— Энтони, будь тактичнее. Камеру проверь в стороне. И не говори ничего, пожалуйста, — она знала наверняка, что голос, который с помощью метаморфомагии менялся за внешним видом, всё равно не мог оказаться идентичным с Эрис Боунс, хотя Энид и встречалась с ней (что, конечно, накладывало отпечаток на образ). Платье было взято с фото, на котором настаивал Ричард. Но была надежда, что Эдгар по голосу тут же поймёт, что происходит. И тогда можно будет покончить с этим бессмысленным фарсом, - добрый день, мистер Боунс. Сегодня я буду брать у вас интервью для Рёва Мантикоры, рада встрече.

У Эдгара Боунса был веский повод покинуть стены кабинета, дабы впервые за долгое время встретиться на нейтральной территории и дать небольшое, но ёмкое интервью. В отличие от многих политических деятелей, он предпочитал не заниматься популизмом, поднимая тем самым себе рейтинг, ведь люди любят ушами, а действительно, заниматься чем-то полезным. Последние дни выдались довольно муторными: несколько встреч на ассамблее представителей конфедерации магов, плюс решение нескольких довольно важных международных решений с послами Британии и стран Европы. С тех пор, как, но уже почти год перешел на новую должность, даже представить себе не мог, что работы прибавится намного больше, чем было, когда он занимался поимкой опасных преступников в составе хит-визардов. Теперь же, безопасность перешла совсем на другой уровень — межгосударственный. Всё это накладывалось на продолжительные проблемы в семье. Благо, после того случая, как его дочери стало плохо, прошла практически неделя и девочка вновь могла улыбаться, когда видит любого из своих родственников. Да, ещё и проситься в гости поиграть с Перси Уизли, — у них там своя банда «разбойников» образовалась. В такие моменты, Эд начинал думать, что всё может быть, как прежде, но ведь это далеко не так.

Несколькими днями ранее, Боунс разговаривал со своими соратниками, решая вопрос о том, что после его отсутствия на дебатах по случаю выборов, поднялась шумиха в СМИ. Кто-то искренне сочувствовал, учитывая, что истинную причину Эд никогда не скрывал, а чьи-то злые языки предпочли развить эту тему до масштабов проблем страны. Поступило множество запросов, с желанием получить комментарий на счет высказываний в его сторону со стороны оппонентов, разъяснить ситуацию и, возможно, восполнить проблемы в вопросах, касающихся управления страной. Аластор расхаживал из стороны в сторону, скрестив руки на груди, с неприкрыто недовольным видом. Количество негатива, которое вылилось на соратника, вызывало в нём бурю эмоций, а сдержанное выражение лица скрыть просто не могло.
— Очевидно, что СМИ в наше время могут, как работать на кандидата, так и топить его. Скрываться и замалчивать свою позицию так себе вариант, но давать интервью «Пророку»… — Колдун оборвался на полуслове. Все и так прекрасно понимали, что «Пророк» уже давным-давно не независимая газета, а подчиняется напрямую Министерству. К тому же, в самом начале к нему уже врывалась одна любопытная журналистка, желающая получить развернутую историю о смерти жены Боунса.
— Как и «Новой Англии», они и без моих комментариев уже написали несколько статей. — Эдгар слегка потирает переносицу, после снятых очков. — Думаю, что знаю одно издание, их редактор присылал моей помощнице сову. — Название «Рёв Мантикоры», вызывало у мужчины смешанные чувства, — как восхищение, так и какую-то опаску. Так или иначе, Эдгар попросил мисс Диггори, его личную помощницу, послать в издательство официальную кричалку, лично главному редактору, в которой значилось: «Мистер Эдгар Боунс, член делегации Международной Конфедерации Магов при Министерстве Магии Великобритании, а также кандидат в Министры магии, согласен дать интервью издательству «Рёв Мантикоры»…» И так далее, с припиской, что место будет прислано немногим позже с помощью совы. Подобный пафос с которым теперь сопровождались документы, был для колдуна в новинку и слегка раздражал. Обдумывая последнее, а именно место встречи, все пришли к выводу, что какая-нибудь нейтральная территория наилучший выбор. «Чайный пакетик Розы Ли» нравился всей его семье, уже много лет. Возможно, отчасти выбор пал на него по причине желания чувствовать некое душевное спокойствие.

Боунс прибыл в место назначение несколько раньше, чем планировал. Он учтиво поприветствовал хозяйку и заказал зеленый чай с жасмином и мёдом, чтобы немного согреться. За окном стояла привычная для Лондона погода, и возможно, по причине буднего дня, на улицах гуляло меньше людей, чем обычно. Если бы не атмосфера, располагающая к релаксу, мужчина наверняка затосковал бы. Его взгляд пал на большие антикварные часы, чтобы проверить сколько ему ещё ждать, как вдруг колокольчик приветливо зазвенел и в чайную сперва ворвался фотограф, который своей вспышкой на мгновение ослепил колдуна. Тот моргнул несколько раз, чтобы навести резкость.
Когда зрение вновь смогло различать образны, Боунс только и смог, что выдал довольно шумное «Ах» и на мгновение потерял речь. Он ещё раз моргнул, пытаясь понять не добавила ли Роза ему в чай что-то помимо жасмина или может быть мёд немного скис. Перед ним стояла Эрис, его покойная жена. Будто бы живая из костей и плоти. Сердце болезненно сжалось в груди.
Привести его в чувства, чтобы произнести хоть слово, помог только голос, которым девушка настоятельно попросила фотографа не мешать им. Эд ещё раз вздохнул, протягивая ей руку и расплываясь в немного грустной улыбке.
— Мне тоже очень приятно. — Вопросительно произнес он, пожимая руку девушки и в одночасье кивая рядом стоящему фотографу. После чего, жестом предложил ей сесть, помогая со стулом. — Голос у моей жены был немного ниже, возможно, более нежным. И это платье… Честно говоря, она его надевала только по праздникам, свекрови оно очень нравилось. Любимый цвет Эрис был небесно-голубым. — Он слегка поджал губы, выравнивая их в тонкую линию. — Вы собираетесь брать у меня интервью в таком виде? Впечатлить меня Вам удалось, бесспорно. Теперь слегка взволнован. — Журналистка очевидно была метаморфиней, умеющей мастерски маскироваться под тех, кто ей нужен. Однако, на самую долю секунды, Эдгар хотел бы верить, что его жена действительно сидит сейчас перед ним. Но так не бывает.

Деловой обмен рукопожатиями сменился жестами хорошего тона, мистер Боунс помог журналистке устроиться за столом поудобнее и лишь после — присоединился. Такие манеры не часто встретишь на деловой встрече. Стало даже интересно, всем ли представительницам слабого пола он демонстрирует хорошие манеры или сделал это сейчас рефлекторно, видя перед собой практический свою супругу? «И как он ещё держится? Мужчины — действительно СИЛЬНЫЙ пол, судя по всему. Я бы на его месте уже рыдала бы от горя или закатила бы скандал. Очень тактичный и внушающий доверие, какой-то... Всепонимающий, что ли. Впрочем, это может быть просто рабочая тактика человека, который в шаге от поста Министра Британии? А как быстро он понял, что происходит — это что!» — вопросов в голове было много, но в одном она была уверена. Его с виду спокойная реакция вовсе не говорила о равнодушии и безразличии. Он всё ещё был потрясён, хотя супруга оставила его не вчера. Его выдавал взгляд, выдавал голос. Это не могло быть актёрской игрой. Хлоя Ш. имела достаточно собеседников, чтобы делать подобные выводы безо всяких сомнений.
«Ричард, разве это было столь необходимо?» — ругала она руководителя. Впрочем, думать об этом уже было поздно, нужно было пользоваться настроем, который эта беседа обрела с первого же мгновения встречи. Пусть даже фотограф Кутю всячески пытался этот настрой исправить, маяча рядом. Журналистка не понимала, почему ему, такому же журналисту, вдруг всучили камеру, с которой он почти не умел работать. Может, Ричард боялся, что Алекто оставит свою должность, а замены ей не будет? Напрасно.
— Только если это поможет мне взять у вас интервью, — она улыбнулась только уголками губ. Откровенно говоря, она надеялась сразу же пойти и принять свой более естественный внешний вид, но сейчас, видя какой эффект был создан этим «фокусом», она уже сомневалась. Ей казалось, что сейчас мистер Боунс был готов сказать больше и честнее, чем обычно, хотя прежде она никогда с ним не общалась. Выводы были безосновательны, только интуиция, - а впечатлить вас было желанием владельца издания, я передам ему ваши слова, — она заметила, как открыто и спокойно он огласил своё состояние: «взволнован». Слабые люди никогда не говорят открыто о своих чувствах, боясь, что этим воспользуются. Это психология. Сильные не боятся. Либо говорят об этом только интуитивно близким людям. Может, пока не прощаться с лицом Эрис? — зовите меня Хлоя, можно даже на ты, если вдруг удобно, — после комментария по поводу голоса она и не пыталась «подстроить» свой тембр, не имея никакого желания медленно сводить претендента в Министры с ума. Наверно, сосредоточившись на голосе, он будет спокойнее воспринимать действительность. «Но пока его реакцию и его мироощущение прощупать очень сложно. Беседа поможет нам», — именно беседой она называла почти все свои интервью, поскольку старалась говорить с людьми по-доброму откровенно и искренне, без претензий на негатив. Хотя начальник настаивал на ужесточении статей, намекая на то, что сердце журналистки слишком смягчилось с годами, а люди покупают журналы «не тёплые мурмурмурки читать». Это, к слову, спорно. Негатива было слишком много, а статьи Хлои Ш. были практически его лишены, чем выделялись на фоне прочих. «А если бы он так уж хотел чопорную статью, мог послать Маркуса», — она не собиралась изменять себе и своему настроению, которое вдохновляло на блестящую статью.
— Если вам будет трудно со мной так разговаривать — только скажите, — и придётся идти в уборную, потому что менять одну маску сразу на другую без перехода на своё истинное лицо она не умела. "Может, надо начать учиться этому?" Ей принесли чайную карту, но журналистка предпочитала кофе и потому почти сразу отодвинула от себя прейскураунт и спросила, делают ли здесь капучино. После утвердительного ответа она сделала заказ. Затем она раскрыла свой рюкзачок, из которого выпорхнули новенький блокнот и авгуреево перо.
Хлоя озвучила «правила» своей работы:
— Прошу вас отвечать на вопросы честно или не отвечать вовсе. Можете отвечать не сразу, хотя я приветствую непрерывный диалог, он как-то... Честнее. Перо запишет каждое наше слово, после беседы я дам вам ознакомиться с заметками и попрошу вас расписаться в знак согласия под каждой записанной строкой. Затем я в течение суток подготовлю статью и первичный вариант к публикации направлю вам на рассмотрение. Вы сможете дать свои замечания и/или комментарии, но право вносить изменения или нет остаётся за нашим Издательством. Я планирую задать вам вопросы, по большей части схожие с теми, что звучали во время дебатов, чтобы жители страны понимали вашу позицию по каждому вопросу. Ну и просто познакомиться с вами. Поэтому, если вас всё устраивает, предлагаю начать, — она выждала паузу, давая Эдгару Боунсу впитать в себя всё сказанное,— начать с вашей истории о том, как вы решили выдвинуться на пост и почему не смогли присутствовать на дебатах. Судя по новым статьям и мнениям, далеко не все жители страны знают о вашей ситуации.
Энтони Кутю явно не знал, чем себя занять и сел пока за соседний столик. Ему предстояло поработать только ближе к концу этой встречи. Видимо, пока ему оставалось только греть уши и заказывать одно пирожное за другим.

В свете последних событий, которые не могли не повлиять на прямого их участника, характер Боунса несколько изменился. Совсем недавно, он был на грани совершить кучу глупостей, терзая себя мыслями о том, что никогда и подумать не мог. Эдгар никогда не использовал непростительных заклинаний, однако факт не помешал ему потерять возможность создавать телесного патронуса. Если бы не Дирборн, вероятно, и не смог бы впредь. Но постепенно, внезапно открытая тёмная сторона, вновь перекрывалась светлой. Удивительно, насколько иногда бывают болезненными потери, — даже не представляешь насколько, пока не потеряешь.  Тем не менее, факт, что интервьюера заставили принять облик его покойной жены, заставил вновь почувствовать дискомфорт и минутное раздражение. После высказывания мисс, чью фамилию она не назвала, Хлои, где-то в районе рубашки, мужчина слегка покраснел. Каждый раз, когда нервничал, его шея слегка покрывалась розовыми пятнами. Когда-то в школе, стоя у трибуны, чтобы зачитать доклады об истории магии, он выглядел примерно также; потому колдун предпочитал застёгивать рубашки доверху, чтобы не выдавать смятение и волнение. То самое волнение, о котором он в принципе не чурается говорить вслух, — ведь таким образом старается отпустить собственные эмоции, — как когда-то ему посоветовал один довольно мудрый человек.

«Как странно» — подумал он, слегка опуская глаза на чашку. Смотря в лицо собственной жене, Эд вновь погружался в пучину воспоминаний и злости… На самого себя. Вероятно, это чувство не уйдет ещё множество лет, если ему повезет выжить в этой войне. Совсем недавно, Боунс боялся посетить её могилу, боялся посмотреть на изображение на могильной плите. А сейчас прямо перед ним Эрис, из плоти и крови… Пусть и вовсе не она. «Поблагодарить главного редактора уж точно придётся… Полагаю, если Аластор или Карадок об этом узнают, то придут в бешенство...» — Сделал вывод мужчина, решая для себя, что всё же предпочтет утаить такую подробность своего скромного интервью.
— Можно на «ты», так даже лучше. — Кивнул Боунс, складывая руки перед собой, будто сидит за партой во время экзамена. — Полагаю, такой выбор внешнего вида был продиктован желанием… — Начал было мужчина, но стих на полуслове «вывести меня на чистую воду», заменив выражение. — Глядя в глаза Эрис, мне придётся говорить искренне. — Колдун горько улыбнулся, совсем кончиками уголков губ. Так и было. Врать в глаза Эрис, Эдгар никогда бы не стал. Мужчина в принципе по жизни не терпел вранья и очень редко прощал тем, кто пытается его обмануть. Однако, некоторые вещи всё же приходилось утаивать, и в основном, это было связано с Орденом. Благо, за ним прежде не было замечено ничего подозрительного, что могло бы поднять какие-то вопросы в эту сторону. Иногда молчание — золото. Орден Феникса как раз именно тот случай. — Разговаривать с вами мне не трудно, а вот смотреть несколько болезненно. Я могу увидеть ваш истинный облик? Раз уж мы договорились вести откровенный диалог. — В груди всё ещё сжималось, кажется, ещё немного и ощущения будут такими, будто кто-то сердце выжег. Совсем, как в тот день, когда он нашел её тело. Совсем, как в тот день, когда всё же решился прийти на её могилу, спустя практически месяц.

В зале по-прежнему практически не было людей, потому разговаривать тише не было смысла. В прочем, одна женщина всё же зашла, взглянула на них, после чего, быстрым шагом пошла в другой конец зала.  Возле окна стояла большая клетка с маленькими птичками, которые время от времени чирикали, создавая атмосферу под стать чайной церемонии. Выслушав все указанные правила диалога, плюс внимательно наблюдая за всеми манипуляциями, Боунс ещё раз утвердительно кивнул. В прочем, вряд ли его пресс-служба в лице Агаты будет требовать каких-либо изменений в статье — мы же за не за ангажированные СМИ, без какой-либо редактуры. В целом, они и собрались здесь для того, чтобы в первую очередь обсуждать политические аспекты и общее виденье Боунса на управленческой стезе, однако первый же вопрос полетел в сторону его отсутствия на дебатах, что не удивило.
— Да, хорошо. — Эдгар постарался отвечать без выстроенной заранее модели, а максимально просто. К тому же эти «да, хорошо», вышли несколько неловкими, выдавая насколько ему всё ещё в новинку эти ваши «ответы на вопросы». — Начну с того, что всё это для меня отчасти в новинку, но некий опыт имеется. Задумываться о вопросах изменений во внешней и внутренней политике, я стал, погрузившись в работу в качестве делегата Британской конфедерации магов, которая, как известно служит, неким представительством Магической Британии в странах Европы, и не только. Некоторые наши решения касались урегулирования проблем безопасности не только вне страны, но и внутри. Всё это подкрепилось, опытом работы хит-визардом, службу которую пришлось прекратить по причине травмы на одном из заданий. Но мне, кажется, что практически всё к лучшему. В рабочем плане, сейчас новый виток, возможно, куда более значимый. — Боунс сделал ещё одну секундную паузу, после чего его улыбка сошла на нет, хоть и пытался держаться молодцом. — Однако, последней каплей, которая в итоге и подтолкнула выдвинуть себя в качестве кандидата на пост Министра, была смерть Эрис, чей облик вы приняли. Мы каждый день кого-то теряем, ступая рука об руку со смертью и для меня это не ново… — всё же работая хит-визардом, он видел множество жертв и сам ни раз смотрел в глаза смерти. — …но, если есть шанс что-то изменить, хотелось бы его не упустить.

Эдгар бросил взгляд на фотографа, который присел слегка в стороне от них. И на секунду задумался, что несмотря на всё выше сказанное, предпочел бы оставаться в тени, если бы никто из Министров не умер. До сих пор им кое-как удавалось держать марку поддержки, не привлекая к себе внимание. Жаль, что всё переменилось после нескольких стычек с Пожирателями и указа, который издала исполняющая обязанности. Так или иначе, замена не выход, но теперь страна в ней нуждалась.
— На последний вопрос, уже доводилось отвечать, но постараюсь разъяснить ситуацию полностью. — Пояснил он, начиная отвечать на вопрос связанный с его отсутствием на дебатах. — После смерти жены, у моей старшей дочери Пенелопы, ей пять лет, начались приступы паники и постоянные кошмары. Пении практически не спит. Она очень тоскует… Как раз за день до того, как мне пришлось бы принять участие в дебатах, произошел как раз такой случай. Не хотелось бы вдаваться в подробности, но надеюсь, что читатели поймут. — А, может быть и нет. — Возможно, дебаты — это ещё один из способов донести свои мысли избирателям, но с другой стороны, — это ещё и шоу, а я их не очень люблю. Организаторов предупреждал заранее о том, что всё же не смогу присутствовать, и был несколько удручен, узнав, что даже темой отсутствия умудрились спекулировать. — Эдгар слегка поджал губы на последней фразе. — В прочем, сколько людей столько и мнений, верно? — Пожал он плечами, подводя некую черту. Отсутствие кандидата и правда вызвало шумиху, среди его оппонентов были и те, кто считал, что несмотря ни на что мужчина должен был явиться. Но Боунс не из тех. Он предпочитает разделять семью и работу; и, пожалуй, будь что случилось бы с ним — то определенно появился бы, но не в случае с Пенни. Иногда забота о других может предопределять и твое отношение к самой стране.

Январь выдался каким-то больно промерзлым, тонкими льдинками впиваясь в кожу, — наступил так внезапно, принеся с собой лишь странный привкус крови во рту. Карадок вот уже минут двадцать сидел, развалившись в кресле, вытянув перед собой ноги и откинув голову назад. С такого ракурса потолок выглядел совсем иначе — такое чувство, словно он только что обнаружил, что тот нуждается в небольшом ремонте, что вполне можно было бы устроить парочкой незначительных заклинаний. Вот только, у Дирборна сил не было даже на то, чтобы снять с себя пальто, не то чтоб подняться и заняться делом.

Мерзко.

На душе прямо мерзко.

В эти дни, что сейчас тянулись подобно тягучей смоле, сложно было не думать о том, что они чего-то не смогли сделать. Слово «чего-то» крайне неуместно, учитывая результат, который обрушился на них шквалистым снегом. Учитывая тот факт, что ничто уже не вернется на круги своя — не быть этому, даже через десять, двадцать, тридцать лет. В голову невольно закрадываются мысли о том, что всё это — зря. Зря они вообще затеяли эту игру в войну, — в данном случае именно это слово «игра» чересчур хорошо описывала то состояние, в котором они все находились. Все члены Ордена Феникса. Все они, так отчаянно последовавшие за Альбусом Дамблдором и искренне полагавшие, что так тому и быть — нет другого выхода, кроме как спасти этот проклятый мир от той тьмы, что забралось через щели, набрало обороты и превратилась в страшного монстра, что притаился в углу; рычит по ночам, в ожидании подходящего момента, чтобы оскалить зубы и вцепиться мертвой хваткой.

Рано или поздно это должно было случиться.
Если не с Эрис, так с кем-то другим.

Не получалось забыть лицо Эдгара. Снова и снова прокручивая в голове эти похороны, у Карадока просто не получалось стереть из памяти выражение лица Боунса. За все те годы, — да чего уж там, за всю ту жизнь, что они прожили бок о бок, Дирборн никогда не видел его таким. Он видел его всяким. Всякий раз, когда в его жизни происходило что-то особенное, Карадок был рядом. Они втроем всегда были рядом. На перепутьях этой чертовой жизни, на каждом шагу, когда мир грозился обрушиться на них сполна — они были рядом. Сейчас же, ни он, ни даже всегда обо всём знающий и понимающий Бенджи, понятия не имели о том, как помочь другу, который всегда был рядом. Эта бешеная беспомощность, от которой хотелось бросаться из угла в угол, подобно дикому зверю, не позволяла ему расслабиться ни на секунду. Собственные чувства и мысли запутались настолько изощренным образом, что образовали один большой непонятный клубок нервов.

Он тоже провинился.
Он тоже проиграл эту войну.
Какая к черту разница, что же случится завтра, если они уже проиграли эту проклятую войну?

Карадок знал о том, что всё это опасно. Знал изначально, поэтому был против, когда Вэнс кричала о том, что хочет сделать что-то — неважно что — лишь бы хоть как-то унять это нестерпимое чувство беспомощности. И он стоял рядом с ней, срывая голосовые связки, совершенно не боясь того, что всё закончится здесь и сейчас, потому что Эммелин нужно отомстить, даже ценой собственной жизни. Он знал это, понимал как никто другой, но ничего не мог с собой поделать, потому что внутри него током билась мысль о том, что он просто не переживет, если с ними что-то случиться. Не в этой жизни. Никаким образом. Он просто этого не допустит. И он снова знал, черт возьми, знал и понимал, что есть угроза, когда появлялся в Мунго, заглядывал к Эрис, и топтался у двери её кабинета подобно неумелому дракону, снова и снова придумывая самые разные отговорки, чтобы убедить её в том, что ничего страшного не случится. Ничего, слышишь, Эрис, не случится, потому что мы все вместе, как в школьные времена. Мы все вместе. Всегда. Я прикрою его спину. Ты же знаешь. Я всегда буду прикрывать его спину.

Знала. Она никогда в этом не сомневалась, ведь так было и в школьные годы, когда в жилах бурлила кровь, а за стенами каждого из них поджидал свой собственный воздушный замок. Мечты у каждого были разные, такие непохожие друг на друга, но они всё равно оставались вместе. Каждый день. Каждый раз. Снова и снова собирались по вечерам, как будто и не выпустились из Хогвартса, как будто и впрямь может быть что-то постоянное — то, что было между ними. И даже потом, когда Эдгар с Эрис поженились. И даже спустя годы, когда у них появился первый ребенок. И второй. Когда о войне бессмысленно было скрывать, понимая, что ничто от этого не изменится — они всегда были рядом.
Так почему же так вышло, что именно в тот день.
Карадок всегда утверждал, что прикроет спину Эдгара. Почему же он не подумал об Эрис?

Надо бы попросить у Фло несколько склянок обезболивающего зелья. Впрочем, эта мысль утопает где-то, как только на подоконнике появляется серебряная лисица. Дирборн сразу же узнает патронус Амелии, напрягаясь всем телом, моментально вскакивает с кресла, едва не задев ногой столешницу и сбрасывая всё на пол. Лисица вытягивает перед собой лапку, нежно проводит языком по шерстке и смотрит на него, пока комнату заполняет голос Ами, в такт которому начинает биться его собственное сердце.
Он должен был предугадать это.

Лютный встречает его не как обычно, внезапно показавшись Дирборну совершенно незнакомым и чужим. Переулок, который в своё время стал настолько родным, что и день не проходил без каких-либо приключений именно в этом месте, сейчас вызывает какое-то двоякое чувство. Карадок смотрит по сторонам, в поиске нужной фигуры, почему-то не сомневаясь в том, что Эдгар где-то поблизости. Мысль о том, что он мог быть на кладбище промелькнула в его голове, но сразу же испарилась — нет, слишком рано. При всей собранности Боунса, Дирборн не сомневался в том, что ему понадобится время для того, чтобы ещё раз навестить могилу жены — им всем понадобится время. Учитывая же слова Амелии, которая сказала, что он был не в себе, то остается лишь гадать, на что сейчас способен Эдгар. В кои-то веки он впервые задумывается о том, что надо бы заказать какой-то артефакт, который поможет ему находить Боунса с Фенвиком по желанию, вот ведь псих, честное слово. Карадок аппарируется из одного знакомого места в другое, посещая чуть ли не все известные ему бары и надеясь на то, что Эдгар не отупеет за два дня, чтобы одному сунуться в какую-то серьезную передрягу и поставить свою жизнь под удар. Хотя, учитывая его состояние и то, как он хорошо держался всё это время, возможно, такой исход был лишь вопросом времени.
Или же.

Случайно вспоминается недавнее собрание орденцев и разговоры о том, что недалеко от Лютного были замечены какие-то странные люди. Всё на этом и оборвалось, потому что никаких зацепок у них не было, как и не было причин полагать, что всё это связано именно с Пожирателями. Вот только, ничего другого у них не было. Осматриваясь по сторонам, Карадок одной рукой придерживает капюшон, продолжая выискивать знакомую фигуру Эдгара, когда наконец-то ловит взглядом его профиль. Друг явно нацелен на кого-то, смотрит слишком настойчиво на двух волшебников в тёмном одеянии, что идут впереди него и даже не думает о том, что ему не следует соваться в это одному. Дирборн недолго думает перед тем, как направиться в его сторону и перехватить на полпути, вцепившись ему в плечо.
— Ну-ка, - всё ещё держа его одной рукой, аврор смотрит на Эдгара, - позволь узнать, что ты планируешь сделать? Ещё и без меня? Ты же знаешь, как я не люблю, когда меня оставляют в стороне? – пытается он пошутить в привычной манере, но не может избавиться от этого чувства.

Карадоку Дирборну всё ещё мерзко от того, что два дня тому назад они похоронили жену Эдгара, а он и по сей день не знает, что сказать своему лучшему другу по этому поводу.

— Папочка, папочка!...
Жалобный голос Пенелопы вновь и вновь раздавался в его ушах. Осознание того, что Эдгар теперь действительно вдовец, пришло только в тот критический момент, — под звуки плача ребенка и сыпучий звук земли, которая накрывала её с каждым движением лопаты всё больше. Глубже. Отдаляя прошлые светлые деньки от холодной реальности. На душе было так тоскливо, будто дементоры всю радость из тебя выкачали. Будто тебе действительно хотелось бы, чтобы всё было так и… в последний раз. Казалось, что Эдгар плавно скатывался по наклонной. Казалось, что тот день в нём что-то переключилось, сменило привычные фазы.
Больше всего на свете Боунс винил в случившемся, конечно же, себя и никого другого. Вокруг говорили — ты не виноват, сейчас время такое; ты не виноват, ты просто не успел это остановить. Ты не виноват. Но так ли это? Ведь вся суть не только в том, что просто задержался на работе и не успел предотвратить смерть. Вовсе нет. Проблема была куда глобальнее, шире.

— Ты не виноват, Эдгар.
Нет. Очень даже виноват.
Он был виноват не только в смерти Эрис, но и других членов Ордена, которых не смог уберечь от Пожирателей Смерти. Каждый из них, решил присоединиться к этой войне, возможно, даже до конца не понимая, что жертвы могут быть крайне велики. Иногда разменной монетой на шахматной доске, становится жизнь. И Эдгар с болью в груди осознавал, что был среди тех, кто порой двигает эти фигуры, создавая планы и стратегии, которые к сожалению, не всегда срабатывают. Эд старался не пачкать свои руки в крови тех, кто им противостоял, но осознавал, что были и те, кто не могли иначе. На коне стояла жизнь, — и самооборона уже не работала, когда твой противник желает крови. И уж его палочка точно не дрогнет, направленная прямо на тебя.

А вот его бы дрогнула. Эдгар не мог назвать себя пацифистом, пусть многие и в шутку говорили, что мужчина якобы «высоких моральных принципов». Но, так ли это? За долгие десять лет работы хит-визардом, пришлось видеть не мало крови тех, кто сопротивлялся руке закона. Пусть и видеть эту кровь было невыносимо. Но он верил, что так правильно. Он верил, что закон должен восторжествовать и рано или поздно всё придёт в норму. Но мир не так хорош, — преступники будут всегда… Но потом всё зашло слишком далеко — Министерство перестало быть тем органом, который сможет навести порядок и, честно говоря, Боунс каждый раз чувствовал неприятную горечь в горле, когда читал в газетах, что Министр якобы объявила Орден Феникса террористической организацией. Хотелось просить только одно — а, что сделало само Министерство, чтобы Ордена не существовало? Ровным счетом ничего. Потому закономерные вещи происходят и, как бы хотелось сказать в глаза, насколько ничтожно мало делает государство для того, чтобы сберечь чужие жизни.

— Ты не виноват, Эдгар.
Виноват. И это пробуждало в нём самую настоящую злобу. Эти странные чувства, которые никогда раньше не испытывал. Боунс закрылся ото всех, пребывая в коконе собственных переживаний. Вокруг мельтешили огни камер, журналисты, желающие написать очередную сенсацию. Вокруг была работа, которую нужно исполнять, заботясь о жизни других на международном уровне. Всё будто напоминало зелье: бурлило и переворачивалось, собираясь по маленькой крупице, после — неся губительную силу, превращалось в настоящий яд. Он отравлен, отныне и на всегда. Кто знает сколько понадобится времени, чтобы вновь перестать чувствовать себя бездушной заводной игрушкой. Кто знает сколько нужно будет времени для того, чтобы вновь улыбаться искренне, а не по инерции. Не мог делать это даже рядом с друзьями, слишком фальшиво получалось.
«Друзья»  — сколько искренних переживаний  было в этом слове. Ещё в то время, когда он решил предложить самым близким людям присоединиться к Ордену Феникса, — Эдгар безумно сомневался, в правильности этого решения. Ему не хотелось подвергать их опасности, — просто эгоистичное желание, — уберечь. Но умом понимал, что в одиночку не справится. Понимал, что, если скроет всё, тот же Карадок, не простит ему. Они всегда были на его стороне, несмотря ни на что. И вероятно, будут в дальнейшем. Но теперь ему не хочется впутывать в свою личную войну. Если кто-то из них погибнет, Эдгар просто больше не сможет с этим жить. Теперь сделает всё сам.

Может быть после этого сможет вновь посмотреть на неё. Сможет посетить могилу Эрис и сказать ей, что отомстил.
Месть — это не выход, Боунс. Так бы она сказала? Ха.
— Нужно, чтобы ты сегодня осталась у нас. — Говорит он сестре, понимая, что слова не звучат как просьба, добавляет: — Пожалуйста. — И уходит, не обращая внимание на крики Амелии о том, что он с ума сошел. Боунс не говорит ей куда идет, но кажется, даже по лицу Эдгара можно было бы это понять. Колдун, делает несколько глотков из фляги, которую ему недавно достал Муди. Несколько глотков оборотного зелья, отвратного вкуса, позволяющего принять внешний вид какого-то маггла с другого конца Европы. Аластор подготовил его на тот случай, если нужно будет встречаться с Орденом, дабы после оглашения Эдгара кандидатом в Министры, не привлекать к себе особого внимания. Кто же знал, что оно пригодится ещё и для другого. Охрана, которая была приставлена к нему, отбыла домой, убедившись, что мужчина оказался в родной обитель, под защитным заклинанием, а потому, не должна была побеспокоить.

Эдгар аппарировал в Лютный переулок, твёрдо собираясь для начала найти какую-то информацию, любой ценой. Отдел правопорядка время от времени наведывался сюда, зная нужных людей, которые не за бесплатно могли бы, предоставить некоторые наводки. Женщина в «Белой виверне», передала, немного щурясь с недоверием, указала на двух мужчин, в мантиях с капюшоном, которые, по её словам, могли бы знать тех, кто связан с Пожирателями. Мысленно Боунс сделал себе отметку, что, если он не добудет информацию, а после не сотрет им память, распространение может пойти в обе стороны. А сторонники Тёмного Лорда, не должны были узнать, что под них копают.
Действие оборотного зелья заканчивалось. И он в тёмной луже, средь гальки, уже мог заметить своё собственное отражение.
А что если эти колдуны не просто знают какую-то информацию? Боунс сжал в кулаке палочку, и хотел было сделать шаг, как вдруг… Карадок?

Амелия. Как же быстро ты сообщила ему. Сердце пропустило удар.
— В этот раз я должен всё решить самостоятельно. — Эдгар одёргивает плечо, стряхивая руку Дирборна, пусть и хватка у него вполне приличная. — Ты же теперь не уйдешь, правильно понимаю? — Вздох. Мужчина зарывается свободной рукой в свои волосы, качая головой. — Кажется, что схожу с ума, Док. Но если те двое могут что-то знать, должен воспользоваться случаем. Как видишь, расследование ни к чему не приводит. А я… Мне хочется... отомстить. — Он перестаёт мотать головой и смотрит прямо в глаза друга. — Не вмешивая никого из вас. — В его голосе чувствует метал, а руки вновь сжимаются. Кажется, что подобный тон разговора слишком быстро привязывается к нему. И Эд правда чувствует себя сумасшедшим, пытаясь проявить невиданную жестокость к тем людям, которых любит, оставляя их в стороне, но, если он этого не сделает, вероятно, никогда не сможет больше стать тем, кем был прежде.
— Карадок, кажется, будто мир вокруг потерял все краски…
Боунс делает шаг назад.

— Ага. Щас, - одному Богу, будь он неладен, известно, чего ему стоит усмехнуться; от этой усмешки, что накрывает его губы, челюсть сводит, Карадоку кажется, что на лице пренепременно должны появиться трещины, но он всё равно продолжает упрямо смотреть на Боунса, — уже ушел и не вернулся, - смеется, как будто они вернулись обратно в школу, и это не он ловит его на пути к отчислению за столь необдуманное хулиганство, а совсем наоборот. Ведь всегда так было — в священной троице лишь одна голова не желала использовать себя по назначению, вечно прибегая к помощи кулаков. Дирборн всё ещё держит Эдгара крепко, не планируя выпускать его из хватки, — не дождется, он ни за что не отпустит его в сторону гибели. Даже если не гибели, то и пути мести ему не видать. Не для него она создана. Не для таких как он. Дирборну хочется сказать ему, что нельзя ему шагать по ней; не для Эдгара кто-то когда-то придумал месть. Он вспоминает Вэнс. Вспоминает, как она избегала его взгляда целых полгода, не желая встречаться с его глазами, потому что знала — он обязательно уловит это в её взгляде и непременно остановит. Именно поэтому сорвался на крик, едва не взорвал кабинет Боунса к чертям, когда узнал о том, что она вступила в Орден Феникса, — не для того, чтобы защитить невиновных и спасти тех, кто не может постоять за себя, а именно чтоб отомстить за смерть своих родителей. Карадок не мог позволить ей это сделать. Карадок и сейчас не может позволить Эдгару сделать это — не его путь мести, не для него кто-то когда-то прошел по этой тропинке, потому что Дирборн точно знает, что из всех троих он единственный, чья рука дрогнет, если он наставит палочку на живого человека. Неважно, кто скрывается под маской — конченый ли человек или кто-то, кто оказался по ту сторону из-за обстоятельств, — он просто не сможет. И, черта с два, Карадок позволит этому измениться. Есть что-то неприкосновенное в этом проклятом мире. Нечто, что не должно измениться даже под гнетом сломанных идеалов и разрушенной жизни.
Эдгар Боунс.

— Так. Нет. – голос Карадока твёрдый, хоть и нет в нём привычной резкости, — Никаких «отомстить» сегодня не будет, — никогда не будет. Если кому-то и пачкать руки, то только ему. Почему-то Дирборн в этом не сомневается, даже если и не озвучивает собственные мысли. Лишь совсем недавно он стоял рядом с ним, опустив голову, не в силах даже встретиться с его взглядом и только и думал о том, что каждый, кто имел хоть какую-то причастность к смерти Эрис — заплатит. Заплатит сполна. Он обязательно позаботится об этом, даже если придется душу дьяволу продать — он это сделает. Но не Эдагр. Не он. Никогда не он. Потому что нутро у него другое — чистое, нетронутое, всё такое же искреннее, что тогда, в детстве, когда они впервые столкнулись лбами. Он ни за что не позволит тому мальчишке испачкать руки в крови. А ещё, у него есть дети — две маленькие звёздочки на тёмном небе, что сияют очень ярко; что нуждаются в нём, чтобы и дальше сиять. Он не может ему позволить пойти по пути мести. Не ему. — Мы уходим, - всё ещё не выпуская плечо друга из своей хватки, он не дожидается его ответа, лишь аппарируется вместе с ним у заднего входа в Дырявый Котел, подальше от Лютного, от опасностей, от всех мыслей о Пожирателях.
— Заходим, - кивает он в сторону дверей и, увидев Альфи, что курит сигарету, поднимает руку в знак приветствия, — Привет, побольше нам чего-то крепкого и чтоб никто не тревожил, заметано? – не забыв похлопать его по плечу, когда проходит мимо, Карадок с Эдгаром заходят внутрь.

Ещё несколько лет назад, когда Беллс тут подрабатывала и знала всё как свои пять пальцев, Дирборну удалось разузнать у неё о том, что имеется задний вход, если уж не хочется идти и светить своей рожей на глазах у всех. Что есть и закрытые купе, где, обычно, сидят гости, что не желают быть на виду. К счастью самого Карадока, владелец Дырявого был неплохим мужиком. Том не интересовался тем, что у кого происходит в жизни, — у него была своя работа, свои обязанности и он не собирался вмешиваться в чужие. Это было крайне удобно, потому что ситуаций, когда не хотелось вмешательства других, в жизни орденовцев было полно.
— Ну-ка, — Карадок опускается рядом со столом и смотрит по сторонам. Он бывал здесь несколько раз, когда не желал попадаться на глаза кому-то и просто хотел выпить. Пару раз даже таскал с собой Лейф под предлогом «ты обязана меня угостить за сегодняшнее». — Сегодня, дружище, мы с тобой напьемся. Да, ты не ослышался, Эд, тебе нужно хорошенько выпить, а не то, что ты обычно делаешь. Тебе нужно выпить и… - Дирборн делает небольшую паузу, смотря в глаза друга, что сидит напротив, — Я знаю. Нет, возможно, я не знаю, насколько тебе хреново. И да, это даже не самое подходящее слово, но, - Карадок осекается, отводит взгляд в сторону, а потом чуть поддается вперед, — ты никому не отомстишь. Ты знаешь. Я это знаю. Ты этого не сделаешь. Всё наладится. Рано или поздно всё наладится. Будь оно проклято, Эд, всё всегда налаживается, — усмехается с горечью и снимает с себя пальто, пока бутылка выпивки летит к их столу вместе с двумя стаканами.

Карадоку хочется знать какие-то слова, что могут облегчить страдания Боунса. Ему хочется сказать что-то такое, что убедит его в том, что всё непременно наладится. Но у него нет таких слов. У него вообще ничего не осталось, кроме чувства вины и единственная причина, что не позволяет ему скатиться вниз, сидит напротив него — Дирборн знает, что сейчас Эдгару нужна его поддержка, вне зависимости от того, способен он её оказать или нет. Должен. Просто должен. Потому что.